Форум » О фильмах и актерах трилогии » Исторические документы и интересные факты - 2 » Ответить
Исторические документы и интересные факты - 2
Freelancer: В данной теме предлагаю выкладывать исторические документы и интересные факты, имеющие отношение к Навигацкой школе и ее воспитанникам...
Писарь: Софья Зотова пишет: а Анастасии не видать((( Увы, это так...Ее как-то упорно игнорируют в исторической литературе... Анастасия Головкина - ее тетка, но Головины (это уже другой род) - те, с кем дочь Анны Гавриловны, вероятно, породнилась. Найти бы ее - и все вопросы были бы решены. Есть официальный сайт рода Головкиных (французский, но с русским языком) и Анастасии Павловны Головкиной, урожденной Ягужинской, среди них НЕТ... Действительно, мистика какая-то. Возможно, автор той статьи про имение, что я выкладывал выше, ошибся и приписал его дарение не тетке Анастасии, а ей самой... И заодно перепутал фамилии - Головкины, Головины...Все такие похожие... Поди разбери теперь, кто из них кто!
Писарь: Кое-что занимательное о жизни елизаветинского XVIII века. Очень здорово и образно дается представление о том как и почему вели себя тогдашние люди. В частности, интересно говориться о театре (столь ненавидимом Корсаком и в той же мере обожаемом Анной Гавриловной) и книгах, которые "без разбору" читал Оленев. Вот маленький отрывок (это цикл лекций) с сайта: http://historic.ru/books/item/f00/s00/z0000000/st009.shtml "...Два типические представителя русского дворянского общества XVIII в.: это петиметр и кокетка... Петиметр - кавалер, воспитанный по правилам «Юности честного зерцала» и довершивший воспитание под руководством француза. Все русское для него не существует или существует только как предмет презрения или сожаления. Русский язык он презирает столько же; как и немецкий. В одной комедии Сумарокова («Чудовищи») петиметр, услыхав об Уложении царя Алексея Михайловича, говорит: «Уложение! Что это за зверь? Я не только не хочу знать русские права, я бы и русского языка знать не хотел: скаредный язык! Для чего я родился русским? .. Научиться как одеться, как надеть шляпу, как открыть табакерку, как нюхать табак, стоит целого века, и я этому формально учился, чтобы мог я тем отечествусвоему делать услуги». «Конечно, это обезьяна, только не здешняя», - сказал слушавший петиметра Арлекин. Кокетка - светская дама; мы назвали бы ее родной сестрой петиметра, если бы между ними всегда существовали только братские отношения. По отзыву иноземных наблюдателей, только во Франции женщины обладали в такой высокой степени искусством украшать свое обращение в свете, возвышать свои природные качества, впрочем только внешние. Кокетка вся жила для света, а не для дома, и только в свете чувствовала себя дома; она не чужда была интриг, но не знала страстей, не давала сюжета для романа, а разве только повод для секретного полицейского дознания . Быть любимой составляло иногда потребность ее темперамента, любить никогда не было потребностью ее сердца. Такими чертами изображают ее наблюдатели того века. В тяжелой пустоте такого общежития было много трагико-комического. Но понемногу эта пустота стала наполняться благодаря усилению охоты к чтению. Сначала это занятие было только средством наполнить досуг, занять скучающее время; но, как всегда бывает, потом оно превратилось в моду, в требование светского приличия, и наконец, согласно господствовавшим вкусам, стало источником новых развлечений... Отсюда успех романа и чувствительной поэзии в русском светском обществе с половины XVIII в....То было время педвых трагедий Сумарокова; светское общество набросилось на эти произведения русской музы и, несмотря на тяжелый стих, затверживало монологи и диалоги Сумарокова. За комедиями и трагедиями следовал целый ряд чувствительных романсов, которые также затверживались наизусть и не сходили с языка модных барынь и барышень. Разумеется, роман, особенно сентиментальный, с легкой руки Ричардсона получавший все более быстрый ход в тогдашних европейских литературах, нашел себе много читателей и преимущественно читательниц в русском светском обществе, чему помогало и знакомство с иностранными языками. Французский посол Сегюр, наблюдавший это общество в конце царствования Екатерины II, встречал здесь много нарядных дам и девиц, которые говорили на четырех, пяти языках... ...Это было общество французского языка и легкого романа, и этот момент его развития можно назвать елизаветинским, хотя он. продолжался и в царствование Екатерины II. Русский модный свет этого времени с его балетами, песенками и романами, с его беззаботным пренебрежением к непонятной для него окружающей действительности производит впечатление веселого, случайно собравшегося общества на корабле, без почвы, между небом и землей, веселившегося так, как будто на него никто не смотрит в окна снаружи. Основными чертами этого света, осаждавшимися от бомондного водоворота, были: салонная выправка манер, жажда эстетических развлечений и признаки зарождавшейся сентиментальной слабонервной впечатлительности. Легко понять причину этого поворота: она заключалась в невозможности долго выдерживать ужас жизни вне дома, на каких-то светских задворках, когда домой приезжали, чтобы есть, спать и браниться с женой, мужем или прислугой, а ум и сердце принадлежали чужим людям - свету...
Писарь: И еще немного для любителей интересных исторических подробностей: http://allday.ru/index.php?newsid=67351 Здесь можно скачать в формате .pdf сборник «Из русского быта» (1868). В книге рассказывается о быте и нравах различных слоев русского общества. Она содержит интересные историко-бытовые сведения о жизни русских людей в XIX веке. P.S. Век 19, конечно, не елизаветинская эпоха, но, на мой взгляд: сильно ли изменился образ жизни русского (украинского, белорусского) крестьянина и мещанина за те 50-70 лет? Зато написано очень живым и литературным языком, в отличие от тяжеловесных трактатов ученых мужей.
Писарь: Ну и еще чуть-чуть: неплохое, как мне кажется, резюме по эпохе Елизаветы Петровны. Довольно четко и структурировано описаны самые важные события ее царствования, их взаимосвязь и последовательность. Во всяком случае, это читать удобнее, чем монографию, а почерпнуть можно больше, чем из статьи энциклопедии. http://www.ourhistory.ru/dvoryanskaya_imperiya_vo_vtoroy_chetverti_-_seredine_xviii_veka/vremya_elizavety_petrovny_1741_1761.html
Таня Ягужинская: Очень интересная страница о Елизавете Петровне Смотреть
Писарь: Таня Ягужинская Внимание! Открываем охоту! Вчера завладел великолепнейшей книгой, кою всем к обнаружению и приобретению зело рекомендую: "Повседневная жизнь русского Двора в царствование Елизаветы Петровны". Писаренко К. А. Серия: Живая история. Повседневная жизнь человечества. Издательство, год: Молодая гвардия, 2003. 873 стр. Смею заверить: из всех книг, которыми по данной теме располагаю - это САМАЯ удивительная по содержанию! Так что, кто увидит - хватайте, не пожалеете! Вещь довольно редкая, тираж 6 тыс. с 2003 года. А я буду время от времени делиться избранными местами из нее, когда прочитаю всю.
Таня Ягужинская: Писарь , я интересуюсь жизнью именно этой императрицы. Очень интересная истоиическая личность. Попробую найти эту книгу в интернете.
Mavrosha: Таня Ягужинская, если найдете, дайте ссылочку, пожалуйста.
Таня Ягужинская: Mavrosha , если найду, дам конечно)))
Писарь: Сегодня поговорим немного о фрейлинах. Кто были эти "эфирные созданья", в числе которых пребывали и младшие сестры Анастасии - Анна и Мария Ягужинские? Чем занимались и почему Анастасия считала "работу" при дворе мукой, но жить без нее не смогла бы? …Что касается фрейлин, то для девиц это звание считалось одновременно и огромной честью, и нелегкой повинностью. Ведь девушек отрывали от родного дома. Им надлежало жить на первом этаже Зимнего дворца под присмотром мадам Катерины Петровны Шмидт и, поднимаясь наверх, поочередно дежурить при императрице, повсюду сопровождая ее. Фрейлинами становились представительницы дворянских фамилий, как-либо связанных с Двором. В «отставку» их увольняли автоматически после замужества, подчас в тридцатилетнем возрасте. Переступали порог царской резиденции они по достижении четырнадцати - двадцати лет, порой неплохо образованными, и прикрепляли к груди портреты государыни (отличительный знак статс-дам). Об этом свидетельствует сохранившийся альбом фрейлины Марии Александровны Нарышкиной, принятой ко Двору вместе с сестрой Натальей 4 апреля 1749 года. Альбом Мария Александровна завела 14 мая 1750 года, будучи в Москве. Императрица, покинув Первопрестольную в декабре 1749 года, дозволила девочкам на два года задержаться в старой столице. В Петербург обе Нарышкины приехали 13 декабря 1751 года 10. Полистаем фрейлинский журнал. Лирическая песня соседствует с фигурками амуров, античных героев, женскими профилями (один, возможно, автопортрет) и множеством цветов. Возле какого-то цветка надписано: «Наталья Александровна фреилина сорвала сию гвоздицу». Умело выполненные рисунки - не единственное достоинство альбома. Хозяйке его, оказывается, не безразличны точные науки. Многие страницы буквально испещрены арифметическими подсчетами в столбик…
Писарь: Почему для Корсака так был важен отпускной паспорт, что за расписку мог найти Белов в бумагах Бестужева и что собой представлял выездной паспорт, который Бергер пытался обменять на Анастасию и бумаги у шевалье на болотах? В общем, немного о личных документах того времени! Пойдем по порядку. ОТПУСК. Императрица Анна Иоанновна указом от 28 августа 1735 года даровала военным и статским чинам величайшую милость - оплачиваемый отпуск. Согласно новому закону человеку, отпросившемуся домой для исправления каких-либо нужд, продолжали начислять жалованье при условии, что отлучка с места службы не продлится более шести недель. Если чиновник или офицер возвращался с опозданием, то деньги не выплачивались как за просроченные дни, так и за все шесть недель. Дворяне очень дорожили этим правом и хотя прибегали к нему изредка (отпуска чаще оформлялись на полгода или год, и, разумеется, за свой счет), по возможности всегда старались втиснуть время собственного отсутствия в указанные рамки. Например, так выглядел паспорт, предназначенный для проезда по территории империи: «По указу Ее Величества государыни императрицы Елизаветы Петровны Самодержицы Всероссийской и прочая и прочая и прочая. Объявитель сего двора Ее Императорскаго Величecтвa паж по имянному Ел Императорскаго Величества указу отпущен из Санкт-Петербурга для исправления его нужд в Костромской уезд в усадьбу Пчолкину в дом ево с нижеписанного числа впредь на шесть месяцев, то есть сего 1756 года сентября по второе на десять число. А на оной срок явища ему паки при дворе Ея Императорскаго Величества неотменно. Того ради на заставах команду имеющим оному пажу, как туда, так и обратно едущему, чинить свободной пропуск без задержания. Чего по верность дан ему сей пашпорт Ея Императорскаго Величества из придворной конторы за приписанием руки генерал-лейтенанта, Ея Императорскаго Величества гофмаршала, действительного камергера и орденов святого Александра и святыя Анны кавалера господина Наpышкинa за печатью той конторы в Санкт-Петербурге марта 12 дня 1756 году. Семен Нарышкин [печать] регистратор Иван Алексеев канцелярист Прокофий Юкин».
Писарь: Теперь немного о документах для поездок за границу. Удивительно, но я полагал, что в те времена это было гораздо проще. Так что переживания де Брильи можно понять! Кстати, обратите внимание, что текст о помощи владельцу паспорта за рубежом практически не отличается от того, который мы читаем в наших загранпаспортах сегодня! Чтобы проститься с пределами родного государства, требовалось обзавестись как минимум двумя документами - заграничным паспортом и подорожной. Кроме того, по прибытии на место не помешало бы рекомендательное письмо на имя какого-либо знакомого, жившего там. Но это уже кому как повезет. Впрочем, официальные документы значили куда больше. Без них просто невозможно было пересечь границу. Так как осенью 1742 года Двор находился в Москве, то все бумаги оформлялись в московских конторах Коллегии иностранных дел и Ямской канцелярии. Вот как выглядел заграничный паспорт: «Божиею милостию, Мы Елисавет Первая, императрица и самодержица всероссийская и протчая, и протчая, и протчая. Объявляем чрез сие, кому о том ведать надлежит. Понеже объявители сего российския дворяне Александр и Сергей Михайловы по нашему указу отправлены в Голандию к пребывающему тамо нашему действителному тайному советнику, чрезвычайному и полномочному послу графу Головкину, того paди всех высоких областей дружебно просим от каждо по состоянию чина и достоинства, кто сим употреблен быть имеет, приятно желаем, нашим же воинским и гражданским управителям всемилостивейше повелеваем, дабы помянутых дворян и при них одного их служителя и с имеющимися при них вещми не токмо свободно и без задержания везде пропускать, но в потребных случаях в кое благоволение и вспоможение оным показывать повелели. За что мы каждых высоких областей по данным взаимно в таких же случаях воздавать обещаем. Наши же подданные оное наше повеление исполнят. И во свидетелсгво того дан сей пашпорт с нашею государственною печатью из нашей Коллегии Иностранных Дел. В Москве, Сентября тридесятого дня 1742 года. Канцлер князь Черкасской». К паспорту прилагалась копия на латинском языке. Подорожная также писалась со ссылкой на императрицу: «По указу Ея Величества государыни императрицы Елисавет Петровны, самодержицы всероссийской и прочая, и прочая, и прочая. От Москвы до Новагорода и до Новгородка, а от Новгородка до Риги подставные давать отправленным ис Коллегии Иностранных дел в Галандию дворянами посолства господина генерала лейтенанта князя Голицына…десять подвод с проводники без задержания, имая прогонные деньги. А имянно. До Торшку по денге, а от Торшку до Вышняго Волочка Тверским по копейке, от Вышняга Волочка до Новагорода и до Новогоротка по денге версту, а от Новгоротка до Риги на подставные по двенатцати копеек на десять верст на каждую лошадь. Дан в Москве, Октября втораго дня 1742 го. Федор Сухова Кобылин».
Писарь: И, наконец, завершая рассмотрение документов елизаветинской эпохи, представим себя на месте Сашки Белова, который в связке писем Бестужева нашел и прочитал его расписку. Да, вице-канцлеру было из-за чего понервничать, утратив архив: документ был действительно более чем серьезный! Впрочем, судите сами: «Тысяща семсот пятьдесят пятого февраля в двадесятый день Ея Императорскаго Величества канцлер, действителной таиной советник, сенатор и обоих российских ординов и Белого орла кавалер, граф Алексей Петров сын Бестужев-Рюмин, в роде своем не последней, занял я у каморгера, брегадира и Нижнего Саксонского округа чрезвычайного посланника Сергея Васильева сына Салтыкова денег двенатцать тысяч рублев, которые заплатить мне, графу, жене, детям и наследникам моим ему, каморгеру Салтыкoвy, жене, детям и наследником ево в двенатцать лет на каждой год по тысячи рублев, а пока мест оные денги невыплачены будут, то давать мне, графу, жене, детям и наследникам моим ему, каморгеру Салтыкову, жене, детям и наследникам ево на каждой год с неплатежной суммы по шести процентов на пред при наступлении каждого года. Буде же в ту сумму я, граф, жена, дети и наследники мои ему, каморгеру Салтыкову, жене, детям и наследникам ево в одно или разные времена сколко в уплату отдам, то давать проценты по расчету, счисляя по той осталой сумме, сколко в недоплате будет. А ежели я, граф по сей моей записи ему, камергеру Салтыкову, жене, детям и наследникам ево реченную сумму денег в двенатцать лет сполна не заплачю, и оттого ему, Салтыкову приключатца какие убытки, то мне, графу, жене, детям и наследникам моим ему, камергеру Салтыкову, жене, детям и наследникам ево заплатить вышеписанные денги двенатцать тысяч рублев с проценты или возвратить по росчету купленной мною, графом у него камергера Салтыкова каменной дом, стоящей на Адмиралтейской части по берегу Невы реки близ церкви собора Исакия Далмацкого. К сей записки канцлер и действителной тайной советник, сенатор и обоих россиских орденов и Белого Орла кавалер, граф Алексей Петров сын Бестужев Рюмин вышеписанное чи[с]ло денег двенатцать тысяч рублев занял и руку приложил. У сей заимной записи генерал-лейтенант и кова¬лер Иван Лукьянов сын Талызин свидетелем был и руку приложил. У сей заемной записи виц-адмирал и ковалер Захарей Данилов сын Мишуков свидетелем был и руку приложил. У сей заемной записи контр-адмирал Иван Исаев сын Черепин свидетелем был и руку приложил. У сей заемной записи адмирал, тайной действителной советник, сенатор и кавалер князь Михаила княж Михаилов сын Голицын свидетелем был и руку приложил. У сей заемной записи генерал, лейб-гвардии подполковник и обеих росиских ординов кавалер Степан Федоров сын Апраксин свидетелем был и руку приложил. Заемную писал Санкт-Петербурской крепостной канторы писец Петр Иванов. Совершить по указу. Секретарь Антип Пистов. 1755 году февраля в 20 день сия заемная в Санкт-Петербурхской крепостной канторе в книги записана. От писма двенатцать рублев семдесят две копейки. От записки сорок копеек. На росход шесть копеек три четверти. Принял и совершил надсмотрщик Николай Башаринов».
Light: Компроматец еще тот!
Писарь: Еще один небольшой экскурс в "лопухинское дело". Где на самом деле арестовали Анастасию с матерью, почему так странно вела себя императрица и в чем ошибся Лесток, выдумывая на свою голову заговор и чем это все кончилось для Ягужинских-младших? Весной 1743 года Михаил Петрович Бестужев-Рюмин надумал жениться. Желание вполне нормальное для холостяка обер-гофмаршала. Тем не менее брат жениха встретил его планы в штыки. Вице-канцлер возражал не против брака, как такового. Ему не приглянулась невеста - Анна Гавриловна Ягужинская, урожденная Головкина. Сестра опального министра принцессы Анны Леопольдовны откровенно сочувствовала свергнутой правительнице, и младший из Бестужевых опасался, как бы увлечение Михаила не подорвало доверия между ними и царицей, едва установившееся в конце минувшего 1742 года. Но влюбленный не слушал разумных доводов и настаивал на своем. Императрица отнеслась к «капризу» сановника спокойно. Более того, в апреле сама «обменяла кольца» новобрачным при сговоре. В мае сыграли свадьбу. Два месяца спустя семья распалась. 26 июля на даче под Петергофом, где отдыхали Бестужевы, появились солдаты. Жену и старшую дочь Ягужинской, Анастасию, арестовали. Мужу велели задержаться в загородной усадьбе на неопределенное время. Добровольно-принудительное заточение в деревне затянулось до ноября. Когда осенью обер-гофмаршал обрел свободу, его дражайшая половина была уже далеко от Петербурга - на пути в Якутск, место ссылки. Историки любят рассказывать о деле Лопухиных. Жалеют несчастных узников, возмущаются коварством Лестока, сочувствуют попавшему под удар вице-канцлеру. А еще упрекают императрицу за месть красивой сопернице - Лопухиной. В общем, считают расправу с болтушками и болтунами необоснованной и чрезмерно жестокой. Одно им объяснить не под силу: почему после двух знатных дам никто больше не стал из-за ропота или брюзжания героем громкого судебного процесса? Неужели Россия так быстро обеднела красивыми женщинами, от которых завистливая дочь Петра Великого могла бы избавиться с помощью дыбы и застенка?! Между тем, хотя современники (в частности, леди Рондо) и признают Наталью Федоровну красавицей (правда, если взглянуть на растиражированный во многих книгах портрет Лопухиной, то с этим мнением трудно согласиться), не стоит забывать, что Елизавета Петровна на целых десять лет младше ее. В 1743 году тридцатитрехлетняя императрица - в расцвете сил, в отличие от сердечной подруги Карла Левенвольде, перешагнувшей сорокалетний рубеж. По¬сему царица вряд ли имела основания ревновать к красоте генеральши, и, несомненно, изумившие всех репрессии вызваны не дамской, а политической конкypeнциeй! Причем сюжет интриги развивался на редкость драматически. Не будь рокового стечения обстоятельств, ни Лопухина, ни Бестужева не пострадали бы. Но стремление Лестока убрать с дороги вице-канцлера расчистило путь беде, а дружба двух дам с австрийским посланником Антонием Боттой обрекла их на испытания. Лейб-медик, вероятно, плохо изучил характер государыни. Его попытка дискредитировать братьев Бестужевых, обвиняя словоохотливых сплетниц в антигосударственном преступлении, не сулила ему ни единого шанса на успех. Елизавета столь долго присматривалась к кандидату на роль русского Ришелье не для того, чтобы отречься от талантливого министра по первому наговору. Напрасно Лесток добился позволения истязать женщин. Алексею и Михаилу Петровичам изначально ничего не грозило, какие бы сведения ни раздобыл от измученных узниц энергичный следователь. В отличие от близорукого врача императрица, прочитав откровения подвыпившего Ивана Лопухина, сразу уловила, где кроется подлинная опасность - в приятельских отношениях дам с отозванным на родину цесарским резидентом. Антоний Ботта вполне мог по указу свыше заняться составлением заговора, заманивая в сети двух русских аристократок - Лопухину и Бестужеву. Судя по пьяной исповеди подполковника Лопухина и допросам арестанток, Ботта действительно что-то замышлял. Возможно, сиятельные подруги не лгали, когда признавались в попытках охладить пыл предприимчивого маркиза. Но возникла проблема. Как пресечь вероятную подготовку мятежа, о которой практически ничего не известно? Ведь Ботта уже перебрался на новое место службы - в Берлин. Елизавета Петровна оказалась на распутье. Либо она по¬надеется на фортуну - авось пронесет, либо превентивным ударом парализует закулисную возню австрийцев. Государыня предпочла не уповать на удачу. Это означало, что Наталью Федоровну и Анну Гаврилoвнy осудят с шумом и скандалом, после чего обе отправятся на поселение в Сибирь. Параллельно российский дипкорпус за границей получит задание развенчать коварство и наглость маркиза Ботты. Тогда Марии-Терезии придется оправдываться. Всякое желание покровительствовать тем или иным претендентам на российский трон у нее пропадет, по крайней мере на ближайшие годы. 31 августа 1743 года Лопухина и Бестужева взошли на эшафот. По совершении экзекуции женщин повезли в ссылку. Государство развернуло крупную кампанию в Европе по обвинению Ботты в организаии переворота в пользу Анны Леопольдовны. Брауншвейгское семейство эвакуировали из Лифляндии в центральные области России. В результате Марии-Терезии довелось изрядно потрудиться, чтобы обелить себя и загладить грехи неловкого министра. Перспектива австрийского вмешательства в российcкиe династические споры перед Елизаветой больше не маячила. Но за спокойствие собственное и тишину в государстве императрица заплатила несколькими искалеченными судьбами соотечественников. В будущем самодержица старалась избегать подобных коллизий. А в сентябре 1743 года она столкнулась с печальным следствием политической целесообразности: в доме Ягужинских при живой матери сиротами остались три девицы и один мальчик. Старшая, совершеннолетняя Анастасия, освобожденная из-под домашнего ареста, в придирчивой опеке не нуждалась. Напротив, средняя дочь Мария и младшая дочь Анна без постоянного присмотра взрослых обойтись не могли. И уж, конечно, нельзя было пустить на самотек воспитание двенадцатилетнего сына Павла Ивановича и Анны Гавриловны Ягужинских - Сергея. Царица лично позаботилась об условиях быта, гувернерах и образовании детей пораженной в правах Бестужевой. Наиболее пристальное внимание государыня уделила обучению раз¬личным наукам подрастающих потомков первого генерал-прокурора. Прежде всего, разумеется, ее волновали успехи Сергея Павловича, хотя о просвещении девочек она тоже не забывала. Дальше мы узнаем, как жил и что представлял собой брат Анастасии - Сергей. О нем известно, увы, гораздо больше, чем о его старшей сестре...
Писарь: В разных источниках о Сергее Павловиче Ягужинском с удивительным постоянством его портрет расписывается в самых черных красках: пьяница, лентяй, мот... Откуда это все?! Ведь читая документы, становится ясной абсолютно противоположная картина! Да, и особое внимание обратите на позицию Елизаветы Петровны. "Мало ли несуразностей нес в себе Век Просвещения!": одной рукой карала мать, а другой - покровительствовала ее детям... Сергея Павловича Ягужинского ожидал престижный заграничный вояж за знаниями. Суд над матерью едва закончился, а курьер уже повез высочайший рескрипт во Францию с известием о скором приезде в Париж седьмого студента благородного сословия. В октябре 1743 года канцлер предупредил А. Кантемира, чтобы смета ежегодных трат на новичка рассчитывалась им с учетом несовершенных лет юного графа. Усилия посла по выправлению справок и цифр пропали зря. Елизавета не без колебаний отклонила французский проект ради саксонского. 27 сентября 1745 года государыня велела собирать Ягужинского в дорогу, зачислив подростка в свиту камер-юнкера Лялина. Пимен Васильевич покинул Петербург через три недели. В карете лежала кавалерия для сына польского короля Августа. Сын знаменитого петровского генерал - прокурора рядом с придворным не сидел. Императрица по какой-то причине вновь передумала и отменила запланированную встречу пасынка с М. П. Бестужевым-Рюминым. Oтчим увиделся с шестнадцати- или семнадцатилетним юношей в Дрездене в марте 1748 года. Тот вместе с супругами Андреем и Авдотьей Бестужевыми торопился в Вену к чрезвычайному и полномочному посланнику, тайному советнику Людвигy Казимиру Ланчинскому. Взыскательный вкус Елизаветы Петровны удовлетворил удобный по разным причина и австрийский вариант, и поздней осенью 1747 года господин Павлов уже паковал чемоданы. Псевдоним в духе великого царя-реформатора украсил 10 декабря паспорт вояжера по прямому указанию венценосной опекунши. Так та надеялась уберечь отрока от условностей этикета и чрезмерного внимания венской публики. Прощался Сергей Павлович с отчим домом, наверное, без особого сожаления. С 14 августа он проживал в нем один, в окружении слуг, ибо сестрицы Мария и Анна в ранге фрейлин Ее Величества с тех пор квартировали то в Летнем, то в Зимнем дворце. Инструкция, датированная 8 декабря, предписывала Л. Ланчинскому «способного и достаточного человека за надлежащую заплату ... к нему [Ягужинскому] гофмейстером при ставить и оному его поручить ... чтоб он под смотрением того гофмейстера с добрым поведением содержан и всем по его состоянию и летам потребным наукам искусными и добрыми мастерами обучен быть мог». Дипломат не замедлил отыскать молодому кавалеру хорошего гувернера. 13 (24) апреля Сергей Павлов добрался до цесарской столицы. 20 апреля (1 мая) 1748 года Ланчинский заключил договор с тридцатишестилетним уроженцем Аугсбурга. Католик по вероисповеданию, гофмейстер много путешествовал в юности по Италии, владел французским и самостоятельно изучил испанский, латинский и еврейский языки. В Вену эмигрировал из Брюсселя с семьей местного бургомистра, детей которого учил, пока французская оккупация не вынудила бежать из Фландрии. Большой любитель книг, он сумел завоевать благосклонность руководства Придворной библиотеки, и там ему пообещали при образовании вакансии должность начальника отдела еврейских манускриптов. Помимо гофмейстера, российский посланник нанял Ягужинскому еще двух учителей - старого знакомого лютеранина из Нижней Саксонии, знатока «немецкого слога», истории и географии, а также инженера-католика, кадрового офицера, сведущего «в особливых частях математики и в фортификации». Оба согласились работать за обычную цену - четыре червонных в месяц (16 гульденов и 30 крейцеров австрийской монетой). Главный наставник получал по 100 гульденов в квартал. Сергей Павлович на берегах Дуная не шиковал. Императрица назначила ему скромную ежегодную ренту в размере двух тысяч рублей. Этой стипендии вполне хватило бы. Но дорожные расходы на пути в Вену уменьшили вес кошелька спутника Бестужевых наполовину. Из 879 червонных сохранил ось 418. Ланчинскому - казначею графа - пришлось туго. Экономили практически на всем. За постой в доме Пехмана близ Греческой капеллы выкладывали 65 гульденов в месяц и полтора гульдена с персоны за обед и ужин в день. За пиво и вино платили отдельно. Хозяин попался скупой. Даже за ломтик хлеба требовал крейцеры, вопреки общей практике. В июле посланник не вытерпел и перевел Ягужинского с гофмейстером в новые апартаменты. Благо, друг поляка, лейб-медик Лебцельтер на три месяца обосновался в Шенбрунне, и особняк вельможи рядом с той же Греческой капеллой опустел. Выложив 150 гульденов, россияне заняли роскошно меблированные комнаты дворца врача Марии-Терезии до конца сентября. Аренда аналогично убранных палат «в иных местах» стоила в три раза дороже. Ученик с учителем вернулись к привычному аскетизму в октябре. Ланчинский снял для них за 60 гульденов в месяц четыре покоя в доме Селие. Здесь русский гость остановился на более долгий срок. Куратор описал в депеше квартиру: она «есть чиста, но не пространна. Спальня невеликая. При оной камера поболше, в которой учится. Третья - прихожая, где обедает и гофмейстер его постелю имеет. Малые сени и малая же камера для служителей ... Доволство есть, а излишку, конечно, нет, чему я ... очевидной свидетель». Двухразовым питанием постояльцев, как и повсюду, обеспечивал владелец гостиницы. При желании позавтракать, (а иногда и «полудничать»), взималась особая плата за кофе, чай, сахар и шоколад. Ягужинского сопровождали два русских холопа, совсем не понимавшие по-немецки. Посланник нанял слугу из австрийцев за 12 гульденов в месяц и столько же давал каждому русскому лакею. Хотя инкогнито месье Павлова в Вене было секретом Полишинеля, знатные сверстники и титулованные особы постарше не донимали юношу визитами и приглашениями в салон или на обед. К тому же сам застенчивый с «меланхолическим темпераментом» герой светских разговоров избегал шумных сборищ, целиком посвятив себя учебе. «Ягужинский смирен и постоянен, и учится велми прилежно с ... утра до вечера, почему потребно ему иметь отдохновение», ¬доносил в Петербург глава российского посольства. Наперсник Ланчинского не завидовал венским щеголям. Не печалился из-за наличия в гардеробе единственного выходного костюма (шляпа, кафтан, камзол, штаны, чулки, пара башмаков, шпага), домашнего халата да казакина. Не огорчался отсутствием кар¬манных часов, украшенных живописными миниатюрами табакерок, драгоценных перстней, шелковых рубашек. Он занимался. Два часа решал упражнения с иксами и игреками. Два часа зубрил немецкие да французские глаголы и артикли. Два часа знакомился с деяниями Александра Великого, Юлия Цезаря или Карла У. Два часа разглядывал глобус, четыре генеральные (Европы, Азии, Африки и Америки) и более двух десятков специальных ландкарт (европейских гocyдapcrв, Турции, Персии и т. д.). Два часа повторял за танцмейсгером фигуры менуэта, польского и контрдансов. Два часа осваивал с «фиолинистом» игру на виоле. Вечером гофмейстер с воспитанником усаживались в наемную карету или в портшез (полтора талера в день; аренда на месяц - 65 гульденов) и отправлялись либо на прогулку в парк, либо в Оперу, либо в комедию. Без экипажа в Вене дворянин обойтись не мог. Весна и лето не часто радовали погожими днями, а в «протчее время, кроме малой части осени и зимы, непрестанная грязь, дожди и слякоть» царили на столичных улицах. Дабы поощрить педагогов, Ланчинский распорядился в случае ненастья посылать за ними карету. Изредка два ученых отшельника заглядывали в редут - предтечу казино, а в июне 1748 года они съездили на воды в Баден - юго-западный пригород Вены (не пугать с прославленным курортом в Германии), куда время от времени отлучался на лечение и русский посланник. Обучение Сергея Павловича продвигалось вполне успешно. За два года граф освоил все вышеуказанные предметы, после чего Ланчинский, «усмотревая ... Ягужинского собственное тщание к потребным наукам, та кож де постоянные поступки и ко всему благому особливую склонность ... разсудил гофмейстера его отпустить». Правом на самообразование подопечный тайного советника пользовался недолго. 15 августа 1750 года из Вены в Петербург почта повезла челобитную молодого человека: « ... Я, здесь обретаясь, со всяким прилежанием учился немецкому и францускому языкам... географии, истории, разным эксерцициям и математике. Но, понеже я крайнейше ревностное желание имею к тому же и леты мои такие настают, чтоб себя действително годным учинить к должно всеподданнейшей службе Ва¬шего Императорского Величества, того ради ... всеподданейше прошу всемилостивейше повелеть мне возвратится в отечество мое и тамо определить меня, куды Ваше Императорское Величество сами ... заблагоизобресть соизволите». Ответ пришел в конце февраля 1751 года. Императрица рекомендовала сыну соратника отца «для лутчаго ... совершенства в потребных знаниях ... на несколко времени вояж учинить в Италию и другие места, чтоб ... все тамошния лутчия городы и земли объездить и осмотреть». Запрет на посещение коснулся лишь Франции и Пруссии. Кроме того, государыня увеличила размер годового содержания юноши с 2000 до 3500 рублей. Европейское турне Ягужинского продлилось около двух лет. Весной 1754 года он вернулся на родину, и в день тезоименитства, 5 сентября Елизавета Петровна пожаловала путешественника чином камер-юнкера. Чуть позже Сергей Павлович с царского благословения обвенчался с Анастасией Ивановной Шуваловой, родной сестрой официального фаворита. Но их семейная жизнь не заладилась. Муж увлекся фабричным производством. Вкладывал деньги в свои екатеринбургские железные заводы, в организацию чулочной мануфактуры в псковских вотчинах. Однако не наградил Господь графа талантом предпринимателя. И с управляющими ему не повезло. В общем, огромные средства по¬тратил на разные проекты свояк Шуваловых, в том числе приданое жены, а толку вышло мало. Анастасия Ивановна не вытерпела, рассталась с супругом и потребовала покрыть убытки в размере шестидесяти тысяч рублей. Правда, случится это уже в царствование Екатерины ІІ, осенью 1767 года...
Ангелика: Господин Писарь, спасибо, очень интересно! Пожалуйста,что-нибудь о княжне Таракановой.
Писарь: О княжне Таракановой, к сожалению, ничего оригинального и нового сказать не могу. Все, что было возможно (надуманного и исторического), о ней уже сказано, написано и снято. То есть, мало чего достоверного, в основном - мифы, догадки и предположения. Так что будем ждать новых архивных находок!
Писарь: "В гости к Лестоку" - это совсем не то, что можно подумать. Не жил же он в Тайной канцелярии, в конце концов! Просто в гости. Домой. Посмотрим, как он жил и убедимся, что...жил он - неплохо! Итак, совершим обстоятельную экскурсию по его владениям и познакомимся с принадлежавшим блистательному лейб-медику движимым и недвижимым имуществом. Дом. Каменный особняк Иоганна Лестока у Красного канала. Ныне на этом месте вдоль всего Марсова поля протянулось длинное здание Ленэнерго. А тогда здесь располагался особый квартал, обособленный от основной аристократической застройки, разместившейся на Миллионной улице и по берегам Мойки. Включал квартал всего пять домов. На углу Красного канала и Мойки возвышались два дворца Павла Ивановича Ягужинского, за ним - особняк генерала А. И. Румянцева. Рядом стоял дворец бывшей цесаревны Елизаветы Петровны. Пятый и последний дом принадлежал Моисею Ивановичу Владиславичу, племяннику знаменитого Саввы Рагузинского. 8 декабря 1742 года хозяин продал двор за девять тысяч рублей лейб-медику царицы И. Лестоку. Еще одной достопримечательностью квартала, примыкавшей с севера к купленному Лестоком участку, был огромный дворцовый пруд. В нем рыбаки разводили и ловили для императорского стола разную рыбную снедь. Новоприобретенное Лестоком владение напоминало каменное каре с внутренним двором. Главный корпус и флигеля занимали восточную сторону с обращенным на Красный канал фасадом. С севера, запада и юга территорию окаймляли хозяйственные строения - каретный сарай, конюшня, кухня, пять жилых для слуг и две холодные палаты. Обстановка Главный огромный зал на первом этаже Буфет резной работы» с мраморной доской и тремя зеркалами да еще три зеркала «составные, каждое о двух стеклах», вдоль стен. Анфилада роскошно отделанных покоев на втором этаже. Китайский кабинет. Красные «с личинами и з галдареями» атласные обои одиннадцать полотнищ в массивных деревянных рамах напомнили посетителям о нахлынувшем на Европу, в том числе и Россию, увлечении культурой далекой азиатской страны. Комод медный с тремя выдвигающимися ящичками, два зеркала в резных деревянных рамах, под ними два мраморных столика, продолговатый стол, выложенный различными камушками и раковинами, а также софа, обитые красным трипом четыре кресла и несколько стульев (всего в гарнитуре - 24 стула) неплохо сочетались друг с другом и с вытканными восточными сюжетами на стенах. На софе лежали матрац, по краям две круглые, на спинке две прямоугольные подушки красных атласных наволоках с такими же, как на обоях, фигурками. Дополняли этот ансамбль расставленные у стен пять больших кувшинов, два поменьше и («цветник китайский»). Из китайского кабинета проход в соседнюю, более просторную комнату. Здесь стены украшали соломенковые синие с серебром обои - двадцать семь полотнищ по четыре аршина длиною каждое, соединенные между собой деревянными позолоченными брусками. Убранство покоя было победнее: стенные часы в «синем лаковом корпусе, наверху с личиною» да пара зеркал мраморными столиками. К этому залу, предназначенному, по-видимому для танцевальных вечеров, примыкали две гостиные - большая и малая. Первую обрамляли двенадцать с половиной полотнищ желтого индейского свистуну с цветочками, вторую - девять с половиной. На обе комнаты приходилось по шесть маленьких и по два больших кресла, по два стула и два табурета, обитых такой же тканью с аналогичным узором. Стояли в них также и обязательные для любой комнаты зеркала с мраморными столиками. А различались покои тем, что в первой гостиной имел шкафчик «красного дерева за стеклом» с четырьмя полочками. В нем располагались портреты представителей царствующей династии. В l-м ярусе - изображения в круглых деревянных рамах Петра Великого, Екатерины І (2 штуки), Елизаветы Петровны (один в анфас и один в профиль) и Анны Иоанновны. Во 2-м ярусе - девять картин, в 3-м – тринадцать, в том числе портреты их Высочеств Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны. В 4-м ярусе - два портрета императрицы, два великой княгини и один принцессы Ангальт- Цербстской. Затем кабинет Лестока со стенами, покрытыми соломенковыми обоями зеленого цвета, украшенными вышитыми золотом травами (двадцать шесть полотнищ), и стандартной меблировкой - канапе, шесть кресел и два табурета с такой же обивкой. Кроме того, возле стены возвышался кабинет из красного дерева («с резным шкренделем золоченым з затворами зеркалными»). Ну и, конечно, небольшое зеркало над столиком с мраморной доской и деревянными ножками. На стене висели картины - натюрморты и пейзажи. Венчала анфиладу главная достопримечательность дворца - графская спальня. Фон - зеленый, который создавали двадцать шесть штофных полотнищ, закрывших стены, балдахин над дубовой кроватью из того же французского штофу, канапе, два кресла, два стула и два табурета, обитые той же тканью. Но не все было одного цвета. Три белых тафтяных занавески свешивались с двух окон и над дверью. А красный цвет выделял постель на кровати: матрац и перину, обернутые в нижнюю бумазейную наволоку и в верхнюю камчатую; одеяло из немецкого атласа («стеганно на штучной бумаге») и семь пуховых подушек (одну большую и шесть парных) из венецианского атласа. Лишь верхняя наволочка круглой подушки из конской шерсти была из зеленой камки. Рядом с кроватью находились два зеркала и два стола, покрытых зелеными штофными настольниками. У камина лежал мех для раздувания огня и одно махальце. В предыдущих покоях нашлось еще два меха и одно махальце, а окна там украшали три белых, девять зеленых тафтяных и три из желтого свистуна занавески. Освещалась спальня шандалами - тройными, двойными и одинарными. Помимо перечисленных комнат были также столовая и картинный зал. В столовой шкаф, за стеклянными дверцами которого разместилась посуда, в основном фарфоровые и фаянсовые чашки, блюдца чайники и даже разные фигурки, в том числе и китайский фарфоровый сервиз. Два дрезденских фарфоровых сервиза хозяин расположил в другом месте. Первый - в деревянном наугольнике, второй -на столе, сделанном в форме пирамиды. Зеркала в рамах, мраморный столик и три картины на стене -«полупоясные дамские персоны» - завершали убранство комнаты, в которой Лесток с супругой обедал и ужинал. На стенах знатный коллекционер развесил до сотни пейзажев, натюрмортов и портретов. Из всех портретов посетители узнавали только изображения Елизаветы Петровны, ее родителей, царевича Алексея Петровича и Петра ІІ. Прочие оставались для них «личинами». Неизвестными дамами и кавалерами. Пейзажи им тоже ничего не говорили: сплошные «ландшафты», среди которых оказались отмечены «зеленый попугай «рогатая скотина с пастушкой», «птицы», «петух и сова». Зато натюрморты узнавали сразу: «котел медной с ручкой и виноградом», «ковер с книгами», «книги и глобус», «поваренная посуда», «с цветами и фруктами», Библейские сюжеты от бытовых сценок отличали с трудом: «написана дамская, которую обнимает мужская персона», «стоячая младенческая персона», «разные нагие персоны», «мужския персоны, сидящие на лошадях», «обнаженная дамская персона», «мужской портрет в шлеме». А вот маринистика угадывалась легко: «морской корабелной штурм», «морские суда». Спустимся вниз во двор, чтобы беглым взглядом обозреть хозяйственные постройки, главным образом содержимое каретного сарая и конюшни. В конюшне, рассчитанной на пятнадцать стойл, шесть жеребцов гнедых от немецкого цуга, верховой гнедой мерин, два вороных мерина, четыре карих, один гнедой, две кобылы вороных и одна гнедая. В каретном сарае парадная четырехместная французская карета, обитая внутри зеленым бархатом, с зелеными штофными занавесками, шестью стеклами по сторонам и одним спереди; двухперсонная карета с обивкой из синего трипа, тремя померанцевыми занавесками и тремя стеклами; четырехместный берлин, изнутри отделанный алым сукном, без стекол, но со ставнями; коляска на четыре персоны с зеленым убором; коляска двухместная с синим убором; три дорожные коляски, обитые голубым, васильковым и синим сукном; одноколка с обивкой из красного сукна и несколько саней, по большей части ветхих… Слуги Два дворецких - Иван Шрейдер и Иван Вендорф. Хотя второй работал в доме с марта 1747 года, а товарищ его - около пяти лет, Вендорф получал более высокое жалованье - 120 рублей в год, в то время как Шрейдер - лишь 80. Более того, существенную прибавку в семейный бюджет Вендорфа приносила жена дворецкого Анна, служившая у Лестока кастеляншей за 30 рублей в год. Яган Готлиб Фидлер, живя в доме с августа 1747 года, исполнял при Его Сиятельстве должность камердинера (за 60 рублей). Не менее важной фигурой, чем дворецкий, считался кухмистер Фридрих Любецкой (нанят в мае 1748 года). Оклад повара говорил сам за себя - 140 рублей в год. Такова элита вельможной прислуги, состоявшей из вольных иностранцев. Среди служителей рангом пониже тоже значились иноземцы, но преобладали россияне, как вольные, так и крепостные. Лакеи Иван Бараковский и Христиан Бренк, кухмистерский ученик Антон Фохт, а также кучер Никита Никитин (ранее конюх при Кадетском корпусе) обладали полной свободой и зависели только от того кто платил им жалованье. У лакеев Прокофия Булакова и Ивана Шелаурова ситуация сложнее. Они государственные крестьяне. Один родом с Двинского уезда Архангельской губернии, другой - с Вологодчины, из Устюжского уезда. Второй к тому же обременен семьей - женой и двумя сыновьями. Работники Григорий Кондратьев и Филипп Пантелеев -крестьяне соответственно Антониевского (под Архангельском) и Ферапонтова (в Белозерском уезде монастырей). Крепостных людей у Лестока было более половины: лакеи Андрей Галтеев, Василий Карташев (у обоих жены и дети), Андрей Тимофеев; конюхи Матвей Емельянов и Афанасий Чалов (с женой); камер-юнфора Марии-Авроры Лесток Беата Андреева (подарок принцессы Анны Леопольдовны), помогавшая ей Анна Мартьянова, Аграфена Афанасьева, Маринa Антонова, Аксинья Никитина; мальчики калмык Ермолай Панин и башкир Петр Иванов (до крещения Ишберды Табелдин). Из них Андрей Тимофеев и Матвей Емельянов являлись вольнонаемными дворовыми. Взяв паспорта у господ - отставного поручика Алетеева и графини Нарышкиной, они подрядились за небольшую плату на работу к именитому вельможе. Остальные - собственность лейб-медика, попавшая к нему в основном благодаря добровольным подношениям знакомых докторов и врачей. Анну Мартьянову, например, подарил лечивший великую княгиню Екатерину Алексеевну Роберо Санхес, а Петра Иванова - Франц Риндер. Кстати о паспорте. На основании этого документа крепостные и посадские люди из разных областей империи принимались на службу к богатым купцам и к знатным особам, в том числе и к имевшим доступ ко Двору. Обладал подобным удостоверением и слуга племянника Лестока, капитана Ингерманландского пехотного полка Александра Шапизо Иван Алексеевич Лентьев - государственный крестьянин из-под Архангельска.
Писарь: Как-то я обещал немного рассказать о матери Фике. О том, как она повлияла на ее будущее и вообще о том, что она была вовсе не такая, какой почему-то изображают в книгах и кино. Например, прививала ей любовь к России и русской культуре, к языку... Впрочем, читайте сами. ...Остается лишь удивляться тому. что Екатерина II в знаменитых мемуарах не отдала должное матери, а вылепила из нее мифический образ капризной, вздорной эгоистки, завидующей дочери и ссорящейся со всеми по пустякам. Характеристика поистине несправедливая и незаслуженная. В реальной жизни Иоганна-Елизавета была женщиной прекрасно образованной, жизнерадостной. приветливой и умеющей посмеяться над собой. Теща великого князя искренне полюбила Россию и ни кем из россиян всерьез не разругалась. Наоборот княгиня, создавшая у себя в Дорнбурге в одной и комнат русский кабинет, нашла в Москве и Петербурге много друзей, которые во время заграничных вояжей непременно сворачивали из Берлина на юге, навещали ее в Цербсте. В июле 1746 года у принцессы два дня гостили возвращавшиеся на родину Воронцовы, а через месяц к ней на огонек заглянут Чернышевы, уезжавшие в сторону Ла-Манша. Многие российские подданные, в основном члены французской партии, относились к матушке великой княгини с огромным уважением. Зная об этом, императрица 1 ноября 1745 года наказала Бестужеву предупредить супругу вице-канцлера о том, чтобы та при свидании с Иоганной-Елизаветой в Берлине ни в коем случае не целовала у нее руку по российском обыкновению, «ибо тамо сие неприлично и воспринимается как непозволительное нарушение этикета». Есть в записках Екатерины Великой еще одна странность. Вспоминая о чтении исторических I философских трудов, мемуаристка почему-то забыла отметить, где приобретала литературу. Между тем, «лутчия книги» к ней в библиотеку попадали не стихийно, а по совету близких к девушке лиц, в том числе барона Миниха и родной матери. Кстати, именно Иоганна-Елизавета познакомила дочь с творчеством Вольтера. 1 (12) марта 1746 года герцогиня отправила в Петербург копию письма великого философа, адресованного жене шведского кронпринца Адольфа-Фридриха. И тогда же пообещала прислать шеститомное собрание сочинений француза. 22 марта (2 апреля) в конце письма обер-гофмейстера Миниха, среди прочих, появились такие любопытные строки, начертанные рукой Екатерины: «Что касается до писма господина Волтера, то оное весма изрядно писано ... Я Вашу Светлость нижайше прошу присылкою его сочиненных книг поспешить»...
полная версия страницы